Евгений Сетьков - исполнитель роли Контрабасиста в моноспектакле по пьесе немецкого драматурга Патрика Зюскинда.
Премьера «Контрабаса» (16+) состоится уже 1 июня на Малой сцене Курского государственного драматического театра. Евгений рассказал, как отреагировал на возможность впервые создать образ для моноспектакля, как проходит работа над ролью маленького человека с большим инструментом и как сегодня он привыкает к громоздкому контрабасу.
— Это ваш первый моноспектакль. С каким предощущением начинали работу?
— Любая моноработа ответственна. Артист в одиночку на протяжении всего спектакля, который длится час-полтора, должен суметь удержать внимание зрителя, сохранить его интерес к судьбе героя. Это тяжёлая работа, кажется, для любого актёра. Важно поддерживать собственную вовлечённость в процесс и включать зрителя так, чтобы он проживал эту историю с персонажем. Поэтому изначально внутри были смешанные чувства: желание попробовать, испытать новый опыт, которого ещё в моей практике не было, и, конечно, страх, двоякий страх: страшно не справиться, но страшно интересно начать.
— Моноспектакль — признак большого доверия или большая ответственность?
— Я думаю, раз администрация театра дала мне как специалисту возможность попробовать себя в таком материале, то это решение действительно указывает на уровень доверия руководства. Но и для меня ответственно кредит доверия оправдать и, безусловно, вырасти в процессе. Любая сольная работа, особенно драматургическая, для актёра – развитие, возможность не стоять на месте. Конечно, рост не останавливается и в тех спектаклях, которые мы играем уже не первый год. Всегда можно привнести нечто новое, обогатить свой образ в соответствии с задумкой режиссёра. Но в моноспектакле особенно хочется показать себя достойно, сделать качественный продукт.
— В одном из своих интервью вы сказали, что супруга — ваш главный критик. У Елены Викторовны Гордеевой есть успешный опыт работы над ролью в моноспектакле «Дуга. Женщина в тени огромного леса». Как она отреагировала на новость о «Контрабасе»?
— Она отреагировала позитивно! Сказала: «Классно!». Добавила, что верит в меня и всегда поддержит, поможет в любом вопросе. Рада, что я получаю такой материал.
— В Курском драмтеатре идёт моноспектакль «Записки сумасшедшего» со схожим лейтмотивом безумия, который можно проследить и в «Контрабасе». Не общались с Максимом Кудрявцевым? (прим. ред. режиссёр-постановщик спектакля «Записки сумасшедшего» и исполнитель роли Поприщина)
— С Максимом особо ничего не обсуждали. Понятно, что тема маленького человека, мысленно загнавшего себя до состояния сумасшествия, в наших работах перекликается. Дальше всё зависит от художника, от идеи режиссёра, который и пытается показать не просто человека, который «с дуба рухнул», а проследить его судьбу, указать, что и почему его привело сюда, к этому состоянию, решить, что должен испытать зритель со своей позиции: посочувствовать или пожурить. Любой хороший материал, если он не включает строгие указания в отношении игры в заметках драматурга, можно исследовать разными путями.
— Говоря о теме маленького человека… Она отличается в прочтении классиков русской литературы и в интерпретации Зюскинда?
— Все мы люди, все одинаково пришли в этот мир, одинаково из него уйдём. Все сталкиваемся со схожими проблемами вне зависимости от национальности, вероисповедания, географии. Конечно, существуют определённые традиции у русского и у европейца, которые и отражают классики. А проблемы-то те же! Ломает героя так же, чувствует он себя ненужными в обществе так же, страдает так же, влюбляется… Поэтому я не скажу о большой разнице, она может быть заметна только в рамках менталитета. Русский артист в русском психологическом театре, как правило, начинает всякий материал подгонять под свой менталитет (смеётся). Если особой задачи изобразить европейца с его особым укладом жизни нет, то нет и разницы: в Африке ты родился или на Северном полюсе. Если и болит что-то в районе сердца, то болит у всех одинаково.
— Как вы думаете, чем обусловлена любовь современного зрителя к форме моноспектакля?
— Мне кажется, в моноспектакле артист может состояться как в испытании для профессионала. Когда мы играем спектакль, где актёров много, внимание всё равно рассеивается, как и должно. Моноспектакль – история конкретного человека, которую нужно пронести без пошлости, нескучно, так, чтобы зритель выходил после просмотра с каким-то ощущением. Я не берусь утверждать, что человек будет переосмысливать свою жизнь. Театр не имеет форму конкретного назидания, не указывает зрителю напрямую как надо. Функция театра позволяет взглянуть на свою жизнь со стороны или на жизнь в окружающем мире, возможно, сделать выводы. В этом случае роль артиста серьёзная. Моноспектакль – это актёрская исповедь.
— Как проходит работа с режиссером Константином Демидовым?
— Мне нравится работать с Костей. Мы часто общаемся с ним на тему театра и обсуждаем жизненные вопросы. В эти моменты у меня бывает ощущение, что я разговариваю со своим отражением. Иногда наши мысли максимально сходятся. Мне с ним очень комфортно с первого знакомства, когда он сразу предложил перейти на «ты». Это не панибратство, а кредит доверия, который подкупил, упростил общение. Не хочу сглазить, но мне с ним по-настоящему классно работается.
— Каким вы видите своего героя?
— У любого человека, а значит, и у любого персонажа есть жизненный путь, из которого драматург берёт определённый отрезок, как правило, самое яркое, ключевое событие. Мы застаём героя как раз в крайней болевой точке. В персонаже Контрабасиста мы с Костей пытаемся найти разные звуки, оттенки, одной краской человека не нарисуешь, он станет плоским. Мы размышляем, что привело его к этому кульминационному моменту, исследуем. Для меня это несчастный человек, который живёт без Бога в душе, потому что собственное «Я» выводит на первый план. В этом же «Я» он закапывается. Костя говорит, что персонажу стало бы легче после посещения психолога. Я думаю, его отпустило бы и после похода в храм.
Будь у него возможность выговориться, довёл бы он себя до такого состояния? Думаю, нет. Однако он пытается договориться со своим эго самостоятельно. Даже в отношении женщины он кричит: «Я люблю!». Но считает униженным своего друга виолончелиста, бросившего игру на инструменте, чтобы стать концертмейстером для возлюбленной. То есть мой персонаж на такие поступки не готов, как и не готов меняться. Значит, он не любит, а капризно хочет, чтобы его любили – настоящий эгоизм. Вот такой он. У любого персонажа должен быть и адвокат, и прокурор, а актёр должен уметь одновременно и обвинить, и защитить своего героя. Этим мы сейчас и занимаемся на репетициях. Пока Контрабасист не стал частью меня, мы с ним ещё боремся, ещё договариваемся, но фигура достаточно интересная, доказывающая, что даже в маленьком, незаметном человеке может проснуться зверь.
— Материал очевидно психологически тяжелый. Это давит? Удается дистанцироваться от «демонов» своего персонажа?
— На первой встрече с Костей я так и сказал: «Боюсь заиграться». Надо работать так, чтобы домой после придурок не ушёл. Актёр – не станок на заводе: два часа отрепетировал, кнопку нажал и переключился. Актёр несёт за собой весь этот груз, продолжает и дома, и по дороге домой в мыслях пробовать, искать, проговаривать. Поэтому первые несколько репетиций мы потратили на тренинг. У Кости есть своя система, которую он подчерпнул у хороших педагогов. Она позволяет безопасно работать с любым материалом и подразумевает, что актёр договаривается внутри сценического пространства со своим персонажем, даёт ему в аренду свою психофизику, своё тело.
Персонаж пользуется в рамках обговоренного, а после актёр выходит за пределы сценического пространства, оставляя героя там, спокойно идёт домой. Вот так и Женя Сетьков идёт домой. Получается, что вся ответственность лежит не на тебе как на актёре, а на персонаже. Он совершает поступки, а ты всего лишь впускаешь его на время, играешь с ним. Но игра должна быть такой, чтобы со стороны она казалась настоящей жизнью. Если начать по системе Станиславского натягивать на себя героя, верить в предлагаемые обстоятельства через собственное «Я», велика вероятность заиграться и в реальность не выйти. Евгений Миронов в одном из интервью рассказывал, как во время обучения делал этюды о психбольнице, а его педагог в какой-то момент сказал: «Женя… То, что ты делаешь, уже патология, а не ремесло. Ещё чуть-чуть и ты пациент сумасшедшего дома, так нельзя, это уже не искусство». Нужно суметь почувствовать грань и не довести себя до патологии.
— Определились, как разграничить себя и героя. Но Контрабасист испытывает муки творчества, ощущает вес синдрома самозванца. Вы как творческая личность находите в этом или ином аспекте свое сходство с ним?
— У артиста абсолютно так же. Ты видишь распределение, узнаёшь о новой роли и, с одной стороны, радуешься, а с другой стороны, осознаёшь зону ответственности. И во время репетиционного процесса… Разве артист в постоянном состоянии удовлетворения? Конечно, нет. Это вечные сомнения: у меня не получится, это провал, режиссёр не понимает, чего хочет, и я не понимаю, чего хочет режиссёр… А бывает ты сыграл, зрители сделали комплимент, написали благодарность. Ты навоображал себе, включаешь видеозапись спектакля и думаешь: «Господи! Да этого человека надо гнать из театра! Какие комплименты?» (смеётся). Мне понравилось высказывание Марии Ароновой на эту тему, она говорила: «Вы думаете для артиста новая роль – это счастье? Это же кошмар! Всё придумывать с самого начала, снова бессонные ночи, это испытание! Новая роль – это стресс!». Сомнения есть всегда, если ты не зазвездился. Каждый художник с этим сталкивается.
— В пьесе нередко встречается профессиональная лексика музыкантов. Тяжело ли было свыкнуться с ней, или у вас есть опыт в музыке?
— Все понятия из пьесы мне знакомы. Первое образование я получал на базе Нижнетагильского училища искусств. Наш актёрский курс был первым, нас поселили среди музыкантов. Базовые, профессиональные дисциплины велись в театре, помимо общеобразовательных предметов были вокал, сольфеджио, музыкальная грамота. Театр – синтетическое искусство, вбирающее в себя все виды искусств. Поэтому чем богаче арсенал у артиста, тем больше он ценится как специалист. Так, обучение в училище искусств дало мне некоторое понимание музыки. В тексте пьесы мы сталкиваемся с фамилиями малоизвестных композиторов. Их имена не на слуху как раз потому, что они писали только для контрабаса, это оправданно сюжетом. Мой персонаж говорит, что это «контрабасисты, разуверившиеся в том, что для них когда-нибудь кто-нибудь что-нибудь напишет».
— Вы брали уроки игры на контрабасе. Расскажите, как это было?
— Урока пока не было, случилось, скорее, знакомство. Мне рассказали об инструменте, поведали его историю, показали, как правильно держать смычок. Я даже попробовал извлечь несколько нот. Как только контрабас появится в театре, мы будем встречаться с педагогом на репетициях.
— Необходимость занятий была оговорена заранее? Или в процессе репетиций поняли, что нужны уроки?
— Поняли в процессе. Мысли у меня были давно. Я думал начать заниматься чуть ли не с Нового Года, чтобы руки привыкали к инструменту. Но педагог меня утешил: если я хотя бы по 20 минут в день буду стоять перед зеркалом, запоминая позиции рук, полученного навыка хватит для базы. Большие произведения мой персонаж не играет, некоторые его попытки можно спрятать технически. В спектакле я извлекаю открытые ноты, которые показывают силу контрабаса.
— В «Контрабасе» в целом особую роль играет музыкальное оформление. Какие ассоциации у Вас вызывает его звучание?
— Контрабас – мощный инструмент, создающий волны вибраций. Контрабас – это что-то земное, приземлённое, даже заземляющее. Бас, если говорить не только о музыке, но и о вокале, всегда работает в партиях далеко не светлых, не возвышенных. Божественное басом не передать, это нечто, звучащее прямо из-под земли. Поэтому мой персонаж и говорит о вокале девушки, в которую он влюблён, как о рае, а о звучании контрабаса как об аде. В этом диапазоне между басом и сопрано и существует напряжение, где заключён весь музыкальный смысл. Педагог, с которым мы встречаемся, чтобы освоить инструмент, рассказывал, как от вибраций в классе для занятий мигают лампочки. В пьесе не зря описано сравнение контрабаса с чем-то демоническим.
— С какой эмоцией, вы бы хотели, чтобы зритель выходил из зала после просмотра «Контрабаса»?
— Во-первых, хотелось бы, чтобы зритель приходил на «Контрабас» с пониманием, что этот спектакль не для развлечения. Ещё хочется, чтобы зритель за время спектакля проживал жизнь с героем, смотрел не бездумно, размышлял. Не могу сформулировать точно те мысли, которые могли бы остаться после просмотра. Есть такой театральный термин «катарсис». Это очищение души через сострадание персонажу. Театр даёт возможность ощутить катарсис. Возможен ли он на комедиях? Да, но в меньшей степени. А вот через драму человеческой жизни, психологическую историю, способную вызвать сочувствие, он случится скорее. Если человек способен чувствовать, значит, он живой. Если у зрителя получится испытать катарсис, очиститься, то это будет наша с режиссёром победа.
Елизавета Степанова
